Вадиму было всего двадцать пять лет, а он уже давно выбил всю дурь из своей головы, позволительную в еще столь молодом, в принципе, возрасте. Все знакомые подшучивали, что, мол, одни до старости в детство играют, а Васильев наоборот – с пеленок играется во взрослость.
Еще будучи сопливым десятилеткой Вадим встал на путь самостоятельности, на примере старшей сестры уяснив, что от родителей ему помощи и поддержки не дождаться – не дотянут они его до светлого будущего, как бы им не хотелось. Слишком честные, слишком принципиальные, слишком бедные. Всего слишком – и все не туда.
Идти работать куда-нибудь в детский сад, подтирать зады и носы малолетним уродцам, как поступила Ирина, он ни в какую не хотел. Что это за жизнь-то такая, ради этого он растет, учится? Чтобы потом унижаться перед другими? Ну уж нет, увольте, у Вадимочки другие планы на свою жизнь.
Насмотревшись ярких картинок с неизвестными, но красивыми и веселыми людьми на их старом «Sharp’е», гордо выставленном посреди главной комнаты на тумбочке без отделений для ящиков, поломанных еще во времена Иркиного детства, Вадим твердо решил – он хочет туда. В смысле, не в телевизор или картинки, а к тем людям, которые этим занимаются. Он хотел очутиться в этих, как ему тогда казалось, огромных просторных павильонах, заставленных аппаратурой и потрясающими декорациями, где на каждом шагу встречаются знаменитости, разумеется, доброжелательно всем улыбающиеся, где царит вечная атмосфера праздника и суеты.
Детская наивность относительно происходящего на телевизионной «кухне» оставалась с ним практически до двадцати лет, пока ему все же не удалось выбить себе место ассистента на одном из местных телеканалов. Ассистент – это, наверно, слишком громкое слово. В обязанности Вадима входило лишь бегать по мелким поручениям всех выше стоящих по должностной лестнице и не мешаться во время съемок, чаще всего его просто напросто выставляли за дверь.
Нервозность, вечные склоки и разборки – все это быстро пресытило молодому парню, мечтавшую о совершенно другом. Ему-то грезилось, что на телевидении все одна большая семья, по крайней мере, на экранах бородатые дяди и расфуфыренные тети говорили именно так. Какое горькое разочарование.
— Чудной же ты, — сказал однажды в курилке, засовывая в грубую прорезь рта  сигарету один из сценаристов – Куликов. Куликову было уже хорошо за пятьдесят, и он был кем-то вроде гуру и мудреца всея канала. Все всегда знал и всем раздавал советы, даже когда не спрашивали и открыто просили   заткнуться. Он в ответ  лишь приподнимал густые седые брови и все равно изрекал свою мудрую мысль. В его оправдание можно сказать, что чуши он никогда не говорил – только по делу, находя такие правильные слова, что диву даешься, откуда он их взял вообще. Людям почему-то слабо верится всегда, что живой человек способен действительно что-то умное в своей голове уразуметь, особенно тем, кто на такие подвиги не способен.
– Чего ты от этого болота ждешь? Здесь вон только тухлые пни да жабы водятся, куда ты молодой такой лезешь портиться? Тебе бы в озерке еще плескаться.
Любил Куликов говорить метафорами и развернутыми аллегориями, которые, порой, никто, кроме него самого, разгадать не мог. Этого у старика не отнимешь.
— Чего? – Зашуршал оберткой от шоколадного батончика Васильев, особо не вслушиваясь в очередные размышления Куликова. Хоть говорил он и точно и нужно, а всегда вникать в ход его мысли – легче, наверное, через границу перебежать, таща на поводке розового мамонта.
— Говорю, не твое это, пацан. Вали подобру-поздорову, пока в самую гущу не затянуло, — выдохнул колечко дыма Куликов, поправляя на носу очки, в которых его глаза выглядели раза в два больше, чем есть на самом деле. Будто две зеленые аквариумные рыбки плавали там за толстыми стеклами в коричневой тонкой оправе. У Вадима бабушка в таких же очках  ему шарфы вязала да варежки.
— Это совет или угроза? – Напрягся Васильев, усиленно работая челюстью, пытаясь разжевать свой нехитрый обед. Нуга застревала в зубах, а шоколад оставлял на губах совсем непривлекательные темные пятнышки, которые приходилось то и дело облизывать. Он бы плова сейчас навернул, а то смех один – шоколадку взрослый мужик, аж двадцать же лет, будет на обед уминать. Даже запить нечем.
— Какая ж угроза? – Удивленно пожал плечами Куликов. – Уж ты-то мне не конкурент чай.
— Ну так и что? – Пропустил мимо ушей обидное замечание Вадим, опираясь рукой на высокий подоконник, где обычно стояли бутылки и коробочки от лапши быстрого приготовления, служившие пепельницами. Нормальные пепельницы приносить никто не хотел – сопрут же, как пить дать. После уборки сегодня подоконник был девственно чист, но Куликов уже собирался примостить на него свой пластмассовый стаканчик, в который он и стряхивал серый пепел от сигареты. Стаканчик местами оплавился, но, в целом, держался стойко.
— Тебе бы куда попроще пойти. Вот отец у тебя кто? – Куликов поднял глаза на Вадима, смутив бедного парня прямым взглядом.
— Инженер. Но я не хочу, как он, — быстро затряс головой Васильев, опережая слова Куликова, что и ему бы туда податься. – Я всю жизнь мечтал…
— И что, сбылась мечта? – Горько усмехнулся старый сценарист, туша в стаканчике недокуренную сигарету. Бросить пытался все, потому и перестал докуривать их до конца.
— Нет. – Пришлось признать очевидный факт, Вадимочкины детские фантазии не далеко ушли от мечтаний о сказочных пони или, скажем, мире во всем мире. Ждал одного – получил обратное, а винить и некого даже. Но не бросать же теперь все просто так?
— Вот видишь, — вздохнул Куликов, и у Вадима даже мелькнула мысль, что, наверное, сценарист разочарован был не меньше его самого.– Но, если совсем не хочешь расставаться со своей мечтой, есть для тебя один вариант.
Прищурившись, Куликов уставился в окно, за которым разъезжали взад-вперед машины, разбрызгивая по сторонам весеннюю грязь. Небо серое, деревья еще голые – более унылого зрелища и не придумаешь. Скорей бы лето, отпуск, внук приедет…
— Какой вариант? – Вырвал Куликова обратно в реальность нетерпеливый голос Вадима. Видать, не в первый раз переспрашивает.
— Театр, друг мой, театр, — сценарист похлопал Васильева по плечу, бросил стаканчик на подоконник и вышел, более ничего не разъясняя.
Сколько Васильев потом не пытался завести разговор на эту тему, Куликов отмахивался, прикрывался делами или уходил так глубоко в себя, что его до самого конца рабочего дня не могли растрясти.
— Возраст, — вздыхала Эллочка, гримерша — нервы, стресс. Бедняжка.
Вадим кивал головой и соглашался. А мысль-то прочно засела в голове.

2 комментария

No comments yet.

RSS feed for comments on this post.

Sorry, the comment form is closed at this time.